Давид смотрел на пустыню. Полдень давно прошёл, но солнце было беспощадно. И это лишь апрель.
Давид смотрел на пустыню. Хорошо, что утром он купил головной убор с широкими полями и как следует запасся водой. Его лицо вкрадчиво обдувал сухой, но очень горячий ветер.
Давид смотрел на пустыню. Её пейзаж был абсолютно неподвижен, и в нём не было ничего живого – а значит, ничего, подверженного разрушению. Это был пейзаж, который сделали бессмертным, изъяв из него время.
Ведь бессмертие не в бесконечно протяжённом времени, но за его пределами.
Давид смотрел на пустыню и ясно ощущал свою уязвимость перед временем и разрушением, перед неизбежной смертью всего, что когда-либо было рождено. Он видел непреодолимую пропасть между ней и собой.
Наверное, во время скитаний по пустыне его далёкие предки чувствовали что-то похожее. И это впечатление, должно быть, их заворожило, если на тысячелетия вперёд определило мироощущение целого народа и его взаимоотношения с бесконечностью.
Впервые он пережил это чувство сто сорок три года назад, когда молодым человеком впервые оказался в пустыне. Сейчас он ощущал свое тело – вернее, “тело” – почти таким же, как тогда. За исключением понимания, что физически он больше не существует.
Пустыня, скорее всего, никак не изменилась, а вот от того Давида из плоти и крови остался лишь разум, который благодаря технологиям, невероятно развившимся за его долгую жизнь, сразу после смерти тела был скопирован на полностью автономный сервер, находящийся на околоземной орбите.
Иначе говоря, Давид был бессмертен.
Впереди у него была вечность, которую он пока проводил в приятных одиночных прогулках по цифровой копии планеты Земля, хотя постоянно пополняемая библиотека локаций ею далеко не ограничивалась.
Но почему же перед лицом пустыни он всё так же остро чувствовал свою конечность и погружённость во время?
Давид решил подумать над этим через пару часов, за ужином. Который он запланировал сегодня на одном из островов Карибского моря.
